Мне часто снятся дела давно минувших дней, которые не просто напоминают о прошлом, но и заставляют переносить его в сегодняшнюю, а то и завтрашнюю действительность. Былое ценно не для памяти, а для выбора пути в будущее. И хотя уже прошло немало времени со дня смерти моего отца, но я неожиданно сегодня вспомнил его сороковины, которые стали для меня во многом открытием наших семейных тайн.

Отцу исполнилось 85, но даже будучи на пенсии, он ни на минуту не задумывался о своем здоровье. Казалось, он наверстывает то, что не доделал. Вспоминая свою молодость, прошедшую в годы коллективизации сельского хозяйства в начинающей свой путь стране Советов, отец увлекся дачным хозяйством, как и большинство пенсионеров - его сверстников.

Каждое утро он вместе со своей женой - моей мамой отправлялся на автобусе на наш садовый участок. Урожай в тот год уродился отменный, и вечерами они, нагруженный ведрами и корзинами с яблоками, вишней и прочими дарами, уставшие, но довольные возвращались домой. Помогать им было особо и некому: я жил далеко, а у старшего брата была ответственная руководящая работа. Да и дачники из нас были никакие - в отличие от отца наша молодость прошла в городе и копаться в земле мы были непривычны.

И вот однажды отец с мамой вернулись вечером с дачи - он почувствовал себя неважно, лег … и не проснулся.

Я, конечно, прилетел на похороны, но буквально через пару суток, не дождавшись и девяти дней со дня смерти отца, меня срочно вызвали в министерство и направили в команду сопровождения тогдашнего Президента, который тогда готовился к повторному переизбранию и в порядке предвыборной компании собирался в поездку по городам Сибири. А так как я до этого долго работал в Новосибирске и неплохо знал тамошнюю обстановку и людей, меня сочли наиболее подходящей кандидатурой для команды сопровождения. Кстати, по большому счету, я оказался ненужным в этой поездке, но начальство перестраховалось. И я так и не успел побыть толком на поминках отца. А мне очень хотелось побольше узнать от его друзей и наших общих родственников о некоторых моментах из биографии отца, о которых не было принято распространяться в нашей семье.

Вот на сороковинах мне и выпала такая возможность.

Когда гости достойно помянули отца, у мамы выступили слезы. И даже не от горя прощания с человеком, с которым вместе прошли по жизни более 60 лет. А от того, что он, оказывается, был такой замечательный, а она этого в текучке семейной жизни и не замечала. Всегда так - чувства познаются только на расстоянии.

- Отец любил тебя больше остальных (а может ли быть в чувствах такие меры: больше или меньше, - усомнился я)... просто ты раньше других выпорхнул из нашего гнезда. А то, что не рядом, ценится дороже, - сказала мама, когда мы остались уже одни. Не знаю, соглашаться с этим или это просто мамины чувства, которые с расстоянием не увядают, а наоборот, крепнут.

Я промолчал, но собираясь идти спать, а маме давно уже надо было отдохнуть в этот тяжелый день, попросил:

- Мааа, оставь на столе тарелку с пельменями. Ночью, когда мне не спится, надо что-то съесть.

На самом деле, я имел в виду совсем не еду, а какое-то непонятное желание увидеть в тарелке видение прошлого, как это делают гадалки и просто верующие люди. А в образе пельменей мне почему-то хотелось увидеть предмет живого единения наших любимых домашних поделок с их подобными же космическими структурами, которые в моем представлении так же были кем-то когда-то закручены в виде объемной галактики. Снаружи - плотное тесто как символ материального образования, да ещё и с защипами, напоминающими свернутые то ли черные дыры, то ли волнообразные этапы мироздания. А внутри - мясной фарш как фрагмент жизни, соединяющей наше представление о биосфере на земле и в космосе.

Вон куда меня понесло. А что - при желании можно и не то ещё узреть. Мама не поняла моих ожидаемых сравнений, но тарелку с пельменями оставила на столе.

- Может, их подогреть? - переспросила она.

- Не надо, мааа, иди ложись, устала ведь..

Я проводил ее до кровати, посидел с ней рядом, пока она не уснула с легким старческим храпчиком.

Оставшись один в старом родительском доме, я задумался о том, что все в жизни связано. Пельмень похож на галактику (я не могу объяснить это неожиданно пришедшее мне на ум сравнение). Просто, чем пристальнее я вглядывался в этот традиционный для нашей семьи продукт, тем больше он становился в моих смыкающихся глазах. И вот он уже охватывает всего меня, поглощает весь наш дом и уносится в бесконечность.

А наш дом становится похож на космос, в котором рождаются и умирают, любят и трудятся до изнеможения, понимают друг друга и не очень. Но несомненно одно - желание разобраться в том, что было с родителями, что будет с нами и нашими детьми, как сделать наши чувства и наши представления о прошлом и будущем не просто знаниями, а ощущениями полноты жизни и, где каждый из нас - часть большой семьи, большого дома, большой вселенной.

Так, задумавшись обо всем об этом, я сам полууснул, и сновидения неожиданно стали открывать мне все новые картины из жизни нашего космоса, нашей земли, нашего края, отца и нашей семьи.

Конечно, я знал по рассказам отца и старших родственников, что родился он и прожил почти всю свою сознательную жизнь в старом приуральском селе «Большая Сосновы», половина жителей которого носили издавна одну и ту же фамилию - Бушуевы. Я долго не мог понять - почему такое словосочетание (определение в единственном числе, а подлежащее - во множественном) в названии села. Чуть приоткрыла мне обоснование этого названия вдруг пришедшая на ум статья из Этимологического словаря о происхождении названий, где приводились примеры, что в древности слова типа «Большая (Больша)», «Красная» (Красна)», «Родная (Родна)» были не просто прилагательными единственном числе для какого-то существительного обозначения местности, а сами воспринимались как обобщенная характеристика природного анклава. И часто они заменяли собой само существительное. Слова же «Сосновы», «Речны», «Полевы» выступали в роли сокращенных прилагательных и означали не конкретное название поселения, а тип местности, обусловленный чем-то характерным для этой природного анклава. Имелось в виду «Соснова(я) Больша» (большая местность).

И почему-то краеведы исходили из названия фамилии - от слова «бушуй» - буйный. А что в других местах не было «буйных» - казаков, пришедших в Уральские предгорья из Заволжских степей, где бушевали не только вихреобразные перекати - поле, похожие на космические торнадо. а может, обитателей южно-сибирских земель. Недаром в одном из сибирских краеведческих музеев я услышал о существовании в прошлом приобского хана Бушуя, который ещё до Ермака перешел Уральские горы уже с востока на запад, но остановился, увидев перед собой набирающую силу Землю русскую. Правда, я так и не смог нигде найти продолжение этой истории о хане Бушуе, который мог оказаться родоначальником нашей исторической семьи. Может быть, моим внукам удастся найти решение этой исторической головоломки и понять истоки нашей фамилии. Но как бы то ни было, Бушуевы прочно осели на западной части Среднего Урала.

Когда-то я заказывал Пермским краеведам летопись нашей семьи. Они по церковным регистрационным книгам рождения и свадеб проследили наш род на 10 коленей вглубь веков. Но мне иногда кажется, что во сне я могу представить более достоверную семейную летопись, основанную не на бумажных заповедях, а на интуитивных связях моих предков и потомков.

Сон и сновидения - это благодатный инструмент для поиска общих закономерностей и выведения из них соответствующих правил взаимодействия всего и вся. Именно сон открывает перед нами то подобие (фрактальность), которым отличается наша земная и космическая жизнь.

Именно во сне я представил себе, как вырос в предуральской деревне человек, который стал впоследствии моим отцом.

Где-то в году 1925 пятнадцатилетним пареньком отец ушел из семьи зажиточного крестьянина - моего деда Александра Андреевича Бушуева родом из села Большая Сосновы Пермского края. Деда своего я так никогда и не видел. Хотя судя по фотографии, которая как- то сохранилась в отцовском альбоме, в молодости это был статный мужчина с бородой, уже тронутой сединой. По ряду причин, о которых станет понятно далее, отец никогда и ничего не рассказывал о моем деде. Но почему-то в эту ночь у меня появилось к нему какая-то даже симпатия навеянная то ли родственными, то ли просто человеческими чувствами.

Кстати, в семье деда и бабушки моей Ефросинии Ивановны Бушуевой, урожденной Корляковой, было девять детей - четыре сына и пять дочерей. После войны свыше одной трети тогдашних Бушуевых - жителей села так и не вернулись домой, пав смертью храбрых на полях сражений. А в нашей семье две девочки - двойняшки умерли в младенчестве, а из семи остальных в живых лишь трое.

Но это потом, а пока я пытался понять причины, по которым отец покинул родное село. Больше я склоняюсь к представлению о том, что пассионарные люди, в том числе и повзрослевшие дети пытаются вырваться из насиженного гнезда не потому, что им там плохо жилось, а потому, что их тянет новое неизвестное, но будоражащее ум и сердце. И потому я с порога отверг версию, бытующую ещё и сейчас в нашей семье, что мой отец, а затем и его младшие братья ушли из родного села в связи с угрозой раскулачивания их отца. Само понятие «кулачество» зародилось уже потом, после того, как отец ушел из села в город и перепробовал много занятий, будучи и грузчиком на Пермской пристани (15 лет - и грузчик, хотя и фигурой и силой отец никогда не отличался), и сторожем на складе, и разносчиком газет.

Похожий путь прошли после и его братья, но в их судьбу вмешалась будущая война.

Обрел же себя отец, когда устроился подмастерьем в литейном цеху мотовилихинского завода, который потом стал центром военной промышленности на Урале. Там он познакомился и со своим будущим тестем - Василием Ивановичем Рыбиным, который частенько приглашал его домой, подкармливал и учил уму - разуму. Сам Василий Иванович был к тому времени уже членом партии большевиков, и готовил отца к тому же. По вечерам он подробно рассказывал молодому человеку о заводской жизни, о том, что именно советская власть, руководимая партией большевиков, строит новую жизнь для всех людей. А труд - это не только необходимость, но ещё и радость. Особенно, если твой труд посвящен светлому будущему - то бишь, социализму. Чувствуя, что парень воспринимает все это, он даже дал ему рекомендацию к вступлению кандидатом в члены партии...

Не знаю, кто или что встал на пути отца. Но когда по всей стране началась борьба против кулачества, попал под этот каток не только мой дед, но и отец и сам Василий Иванович. Отца обвинили в том, что при вступлении в партию он якобы скрыл, что его отец был раскулачен.

Но во-первых, уйдя из села, он порвал почти все связи с родными и ничего не знал о т.н. «кулацкой» подноготной своего родителя.

Во-вторых, кулаком тот и не был, ибо не использовал чужой подневольный труд, а просто был хорошим хозяином. Но «лес рубят - щепки летят».

Отец был исключен из кандидатов в члены партии, и за недоносительство на своего родителя был недалек от ареста. Сам же Василий Иванович отделался строгим выговором по партийной линии за укрывательство «кулацкого отродья», но он не отказался от поддержки в меру своих сил моего отца. И все же порекомендовал ему на время уехать из сверхреволюционной Перми в Новосибирск, дав рекомендательное письмо к одному из своих знакомых в этом сибирском городе. Там отец повторил все свои хождения в поисках работы, пока не устроился временно землемером в одной из изыскательских партий облпотребкооперации. А вскоре к нему в Новосибирск приехала по рекомендации своего отца - Василия Ивановича Рыбина и моя будущая мать.

Много лет спустя, когда я со своей семьей уже жил в Новосибирске, приехавшие ко мне в гости родители нашли покосившийся деревянный домик, в котором молодая чета снимала угол, начиная свою семейную жизнь. Никого из старых хозяев, конечно, уже не осталось, и домик был уже предназначен к сносу. Но по слезам матери, вышедшей из этого дома, я почувствовал, насколько воспоминания всколыхнули ее душу.

Слава богу, сибирская ссылка родителей длилась недолго, и спустя три года мои мать и отец вернулись на Урал, но дорога в областной центр была им совсем заказана, и отец устроился в геодезическую партию на севере Пермской области, где намечалось строительство новой ГЭС. Он был вольнонаемным сотрудником, но работал преимущественно вместе с «зэками». Так началась его дальнейшая многолетняя работа изыскателя - гидростроителя, которая по большей части и проходила вместе с рабочими - заключенными, среди которых были всякие - и бандиты, которые могли проиграть своего напарника в карты и сбросить его в яму, залив бетоном. И вполне порядочные люди, случайно оказавшиеся в роли «зэков». Найти себя в этой «команде» и остаться уважаемым для тех и других было непросто - отцу это удалось.

Но главное, что замалчивались в нашей семье - отец понимал всю абсурдность его обвинений в связях с кулачеством. Моего деда так никуда и не выселили из Большой Сосновы, хотя разорили все его хозяйство. Он не нашел в себе силы начать все сызнова, запил по-черному, хотя и дожил до конца войны.

И ещё одна деталь всплыла у меня во сне в эту ночь, связанная с моей родословной. Когда у нас в стране началось движение «Бессмертный полк», я и мои внуки попытались разобраться в судьбе наших родственников, ушедших на фронт и погибших там. Я пытался выяснить место захоронения одного из моих дядьев - Николая Александровича. Но у нас с этим вышла незадача.

В семье отца хранилась похоронка, где было сказано, что мой дядя Николай Александрович Бушуев, родившийся 20 февраля 1922 года в том же с. Большая Сосновы, и призванный в армию в январе 1942 года, умер после тяжелого ранения в военном лазарете под Сталинградом 26 ноября 1942 года и похоронен в общей братской могиле. На обелиске для его фамилии места так и не нашлось - просто после перечня некоторых имен было указано - и еще 28 человек. Местные власти, к которым я обратился, обещали при реконструкции этой могилы указать всех (их имена, к счастью, были идентифицированы, но, к сожалению, пока могила дяди так и осталась анонимной. И только наша семейная летопись хранит эту память.

Но, оказывается, в рассекреченных документах Министерства обороны в канун 50-летия со дня Победы, я вдруг обнаружил, что полный тезка моего дяди и его полный ровесник (совпадали и время и место рождения и имя- отчество), проживавший до войны в том же селе, погиб в тот же день, что и Николай Александрович, только не под Сталинградом, а в Воронежских степях, где и похоронен в такой же братской могиле.

Я посчитал, что где-то была допущена ошибка: не может быть такого 100%-го совпадения, хотя и род Бушуевых на Урале был широко распространен. Я поднял на ноги всех архивистов - ошибки не было. Оказалось, что и дядя мой и его сверстник и тезка были разными людьми из одного села из общей фамилии - Бушуевы. Только мой дядя призывался из Пермского военкомата, куда он переехал незадолго до войны, а его визави - непосредственно из села Большая Сосновы. Только во сне я отчетливо увидел разные записи из военкоматов, хотя до этого никто не знал об этом.

О своих младших братьях отец никогда ничего не рассказывал: то ли не рисковал лишний раз светить свое родство с семьей «кулака», из-за чего немало претерпел в жизни. То ли просто у них оказались разные судьбы.

В ту ночь во сне я стал также негласным свидетелем былого разговора моего отца с его заместителем по изыскательской экспедиции, который был осужден за якобы антипартийную антисоветскую деятельность перед самой войной и был отправлен в лагерь «зэков». Он трудился и на Урале, хотя с отцом там они не пересекались. А когда началось строительство ГЭС на Волге, его как специалиста отрядили в изыскательскую партию отца, хотя судимость в 15 лет так и не сняли. Тогда много было и научных и профессиональных шарашек, которые трудились на благо Родины и «великих строек коммунизма». С отцом они поддерживали уважительные и, насколько было можно, доверительные отношения, не переходя негласную черту в отношениях заключенных и вольнонаемных работников. Дело близилось к окончанию изыскательских работ на строительстве ГЭС, они понимали неизбежность скорого расставания и на прощание засиделись в конторке у отца, запивая свои переживания теплым чаем.

И в ту ночь, как я понял из своего сновидения, разговор почему-то у них зашел на запрещенную тему - о преследовании обоих со стороны НКВД и об отношении каждого к своим жизненным перипетиям. Отец в основном отмалчивался о своем исключении из партии, а его собеседнику терять особенно было нечего. И он неожиданно признался, что ему повезло, когда он попал сюда.

- Я гидрогеолог, и конечно, мне доставляло удовольствие, что, хотя и «зэк», работать по любимой специальности.
- Никакой я не вредитель - признавался отцов заместитель.

- Пусть и не по моей прямой вине, а по недосмотру своих коллег на одной из строек, где он работал в качестве ответственного за гидрогеологические изыскания ещё на Урале, произошел прорыв дамбы. Надо было на кого-то списать аварию, вот и решили отыграться на мне, благо я был родом из нелояльной к советской власти дворянской семьи.

- Ведь это страшно обидно, - возражал отец.

- Надо различать обиду на конкретного НКВД-шника и обиду на всю контору, на всю нашу советскую власть. Того следователя, который навлек на меня напраслину, я не забуду до конца дней. И попадись он мне где-нибудь в глухом переулке, не задумываясь своими руками задушил бы его... Но советская власть для меня - это святое. Я не страдаю из-за нее, я уважаю ее и готов защищать ее всеми своими силами. И никому не позволю чернить ее из-за отдельных мерзавцев.

- Но она же покрывает таких мерзавцев. Она не только использует их в своих интересах, на таких она и держится, - возражал ему отец.

- За аварию кто- то должен был ответить. И если выбор пал на меня, значит, это судьба. Значит, был и у меня какой- то грех. И я за него и расплачиваюсь.

- А какой грех ты чувствуешь на себе? - переспросил отец.

- Не знаю. Там знают - и он поднял вверх указательный палец.

- А ты верующий? - переспросил отец.

- А люди все верующие. Только одни верят в судьбу, а другие - в себя или точнее в бога в себе.

Помолчали.

- А вот ты, Василич, чую я, обижен; на кого только: на судьбу, на власть или на отдельных ее привратников?

Отец задумался:

- Откровенность за откровенность.

И рассказал собеседнику свою историю про «мнимое раскулачивание» деда и исключение из партии.

- А ты поверил бы советской власти, если бы тебя восстановили в партии, или ты затаил обиду на всех и вся?

- А я этой веры и не терял. Обидно только, что партия мне не доверяет.

- Не партия, а отдельные ее члены, которые и решали твою судьбу.

- Но я же им доверяю. В то смутное время и не за то ставили к стенке - возразил отец.

- А ты пытался снова вступить в партию?

- Я хочу, чтобы меня восстановили в партии, ибо я ни в чем не виноват перед нею. Заявления на восстановления я подавал - и неоднократно. И перед войной, когда работал на оборонительных рубежах под Ленинградом. И здесь, когда мне доверили экспедицию на строительстве ГЭС. Мне неизменно отвечали: партия не делает ошибок. А кто так говорил? - Люди - члены парткомов. А имеют ли они право говорить от имени всей партии? Ленин имел, а Сталин имеет такое право, ибо они создали такую партию. И ошибки партии, наверное, были. Но не мне об этом судить. Я только хочу не признания ошибок в отношении меня, тебя да и очень многих других. Но и не их замалчивания. Я хочу, мечтаю, надеюсь и верю, что снова стану членом партии.

- А зачем тебе такое членство? И если это тебе так важно, то не все ли равно, каким путем ты этого добъешься - восстановлением или новым вступлением?

- Нет, не все равно. Понимаешь, есть такое понятие как справедливость. Да, для меня быть членом партии, - это не карьерная фишка. Я достиг и так немало. Вот, строю ГЭС как «великую стройку коммунизма», не на плохом счету у рабочих и начальства. Делаю большое и полезное дело. И казалось бы, я могу и дальше жить и честно работать, даже не состоя в партии. Но … не могу. Я должен защитить не только свою честь перед лицом своего отца, который никаким кулаком и не был, перед лицом своего тестя, который давал мне рекомендацию и ни разу не усомнился в этом, перед лицом своей семьи, своих детей, которые не должны видеть во мне неудачника, смирившегося с судьбой. И я буду добиваться своего восстановления в партии. Правда, не знаю, как, но… буду.

- Может, ты и прав, Василич! Уважай судьбу, но не вали на нее свои проблемы. Буду рад за тебя, если ты добьешься своего. Может, и моя судьба переменится…

На этом разговор отца со своим «геологом», подслушанный мною во сне, прервался. Нет, я не уснул сразу после этого. Но я стал чуть больше понимать, как отец прожил эти военные и послевоенные годы. Ещё не раз он обращался и впоследствии в партийные органы с просьбой о восстановлении, но получал вплоть до XXVI Съезда КПСС неизменные отказы. Нам он об этом никогда не говорил.

Я уже не во сне, а наяву помню, как он где-то в 1957 году вернулся поздно вечером с работы. Мы уже начали беспокоиться, не случилось ли чего.

Оказывается, случилось. Партбюро Института приняло решение о его восстановлении в партии. Кто-то сказал, что это было принято после развенчания культа личности Сталина.

Отец твердо ответил:

- Не знаю. По-моему, борьба с культом тут не при чем. Если бы это была только компанейщина по реабилитации тех, кто заслуженно или не заслуженно оказался вне партии, то мне следовало бы отказаться «от такой чести». А я как верил в коммунизм и дело Сталина, так и верю. Моя жизнь прошла с этой верой. И спасибо, что я познал чувство справедливости.

Мы тогда порадовались за отца, но только сейчас после его смерти, я понял, что счастье человека - это не его личное дело, а что-то гораздо большее. И даже не принятие справедливости. А неизгладимая вера в идею, которую ты принял в юности, не предал и пронес через всю жизнь, вера в святое (не божественное, а общее) дело и, наконец, чувство сопричастности с теми, кто всегда шел в первых рядах на пути к светлому будущему. Не просто честно делал свое дело (это можно было делать и не будучи членом партии), как шел на войну мой дядя, сложивший голову за свою страну, и его однофамилец из Большой Сосновы, как трудились на «великих стройках коммунизма» на Волге и в Сибири тысячи и сотни тысяч комсомольцев. Да и наше поколение не только гордится делами отцов и дедов, а продолжает их жизнь-подвиг.

Глядя на отца и его поколение, я представил себе, насколько важна для человека идейная составляющая жизни, стержень, который он выдержал вместе с коммунистами - строителями Страны Советов, и чувство единения с первопроходцами на этом пути.

Только сороковины отца заставили и меня познать это чувство, которое сегодня отождествляется не только с делами нашего земного обустройства, а и в космопланетарном единстве России с окружающим Евразийским доме - Экосом.

Пельмени, оставленные мамой с вечера, я утром с удовольствием доел, поняв, что это - не только пища, дабы удовлетворить свой аппетит и восполнить свои силы, а наше семейное и национальное блюдо, чтобы понять, насколько наша текущая жизнь и судьба связаны воедино.

Спасибо, отец, что ты дал мне силы и уверенность, что мы этого - добъемся!