Слово «любовь» здесь не совсем уместно, но я не могу точно определить это состояние пары тянущихся друг к другу людей. Эта история приснилась мне, но так отчетливо она повторялась в течение двух ночей, что для меня стала вполне реальной. Да и сны мои – вещие, от слова «весть», которая доставлена мне из непроявленного (потустороннего – для текущей реальности) мира. Но эти вести либо отражают то, что уже было; либо то, что обязательно случится.

Поэтому я и решился поведать об этой истории, ибо считаю ее отражением того, что рано или поздно происходит (либо происходило) с каждым из нас.

А это и есть наше ощущение жизни, и моя капля в это ощущение делает его более насыщенным, а каждого из нас – более состоятельным (не материально, а духовно и физически) во взаимоотношениях двух людей, ибо жизнь – это всегда парное отношение. 

Мне же важно освободить себя и свою память от этой истории, дабы быть восприимчивым к новым вестям из нашего и потустороннего мира.

Это было: где, когда и с кем – неважно; могло быть в таком же или похожем виде с каждым из нас. Просто на зимних каникулах в лесном лагере, где все увлекались катанием на лыжах с трамплинными прыжками, в домике на двоих встретились Он (допустим, Гриша – молодой аспирант 22 лет); и Она (Ариша – вчерашняя школьница, еще даже не девушка, а девочка лет 17). Скажете – таких не бывает; еще как бывает.

Гриша вырос в деревне, и ходить на лыжах начал сразу, как стал на ноги.

Ариша – коренная горожанка, а на лыжи ее потянуло желание оказаться в реальной живой природе, где не новогодняя мишура, а чистый свежий снег, чуть подмороженный воздух, дышать которым составляло истинное наслаждение для вчерашней школьницы, проводившей большую часть своего времени за книжкой и пианино. В школе она была без друзей и подруг, а загород она ездила, хотя и редко, со старшим братом. Именно он и купил две путевки в зимний лагерь, но, к сожалению, сам поехать не смог. И совершенно случайно его путевка досталась Григорию, с которым он вместе работал. 

Гриша и Ариша встретились случайно по двум смежным путевкам, а свободные места в лагере оказались только в одних аппартаментах на двоих. Он уступил девочке комнату, а сам остался на диване в комнате – кухне. По привычке Григорий вставал рано, и готовил завтрак теперь уже на двоих – кофе и бутерброды. Обедали они в кафе, а все свободное время проводили в лесу на лыжах, зачем собственно и приезжали.

Григорий, как правило, и прокладывал лыжню по снежной целине, а Ариша успевала не отстать от него. А еще он любил лыжню с трамплинами. Они и выбрали для своих лесных прогулок не казенные трассы, где тусовались большинство из приезжих, а целиковый маршрут с завалом из старых деревьев, покрытых  снегом, и сформировавших естественный трамплин. Перед ним лыжня раздваивалась: одна, которую Григорий проторил для себя, шла через трамплин в небольшой овраг; а другая вела туда же, но более полого. По ней обычно и проходила этот отрезок трассы – просто скатывалась Ариша, которая не имела опыта и побаивалась прыжков. И там они, как правило, и встречались. А затем шли вместе вверх по склону, либо для повторения прыжков, которые облюбовал Гриша, либо на новые пологие спуски в овраг, которые освоила Ариша. Так они в лесу и проводили большую часть своего времени, чувствуя себя вдвоем вполне комфортно. Они любовались окружающими пейзажами, разговаривали о книгах, где ведущим был Григорий, о поэзии и музыке, где тон задавала Ариша. А вечерами они тусовались с остальными туристами, танцуя на дискотеке и подпевая у костра бывалым туристам. Хотя от усталости лесных путешествий они часто уходили раньше других, не дожидаясь, когда общая масса  молодежи начинала распадаться на более мелкие группы, а то и на пары, уединяющиеся по прилагерной территории. И лес принимал всех.

Описывать красоту зимнего леса, где все деревья были похожи на стройные новогодние елки, украшенные свежим белым пушистым лесом – задача для меня трудная да и ненужная. Просто – благодать.

Да вовсе и не лес был предметом моих сновидений. Мне просто было приятно и немного завидно за молодых людей, сумевших найти в этом лесу некое благостное состояние, похожее на радость от присутствия друг с другом. Григорий взлетал на трамплине и на скорости летел в овраг, где ждал потом Аришу, скатывающуюся туда же по своей лыжне. Она уже освоила эти спуски, но, сколько ее не уговаривал Гриша, так и не решалась прыгать через трамплин, а с завистью смотрела на его полеты и почему-то шептала про себя: только – не упади.  

К сожалению, однажды так и случилось. Накануне был сильный ветер, который подламывал даже большие ветки соседних деревьев и разбрасывал их куда попало. А потом снег заметал их так, что и не видно было новых препятствий. Утром молодые люди снова пошли в свои уже облюбованные ими места – пришлось заново торить лыжню, а у засыпанного трамплина даже две. И начали вновь – прыжки и спуски. Григорий взлетел на обновленный трамплин, но… вдруг его правая лыжа зацепилась за сук от вновь поваленного дерева, который он и не заметил, когда трамбовал вершину трамплина. Сук оказался крепким, как и лыжа прыгуна, и не сломался при наезде лыжника на него, а лишь самортизировал и сбросил Григория вбок. Свежий снег, казалось, защитил его при падении и не дал скатиться вниз. Но, как назло, от разломавшегося трамплина за ним остались какие-то чуть прикрытые снегом твердые предметы. На них и упал Григорий. От удара он на какое-то время даже потерял сознание. А когда очнулся, увидел склонившуюся над ним плачущую Аришку. «Как ты здесь оказалась?», – озабоченно прошептал он. А когда попытался приподняться, то не смог сделать ни одного движения, так как правая нога оказалась подвернутой под туловище. Перелом? А сквозь лыжные брюки уже проступала кровь – нога к тому же оказалась и проткнутой проклятым сучком. «Неужели и рваная рана и перелом», - нервно подумал парень о своем состоянии, а еще и о плачущей девушке, оставшейся в густом лесу наедине с раненым лыжником. Аришка же, увидев кровь, быстрее Григория пришла в себя. Она мигом сбросила с себя лыжную куртку, рванула белую майку, едва прикрывавшую еще не оформившуюся грудь и, как учили в школе на занятиях по самовыживанию, со всеми своими силенками, которых оказалось вполне достаточно, сумела перетянуть этой белой тряпицей ногу Григория выше колена, так что рана в щиколотке вскоре перестала кровоточить. Но белый снег около лежащего Григория все равно стал алым и заледенелым. Она как завороженная глядела на этот алый снег, увлажненный его кровью.

Он пытался снять свою куртку, но ему самому это не удалось сделать, так как оказалась поврежденной при падении и рука. Тогда Аришка приподняла хотя и с большим  трудом, отяжелевшее тело Григория, стащила с него куртку, и его же голубой нательной майкой, разорвав ее на части, заменила на ноге пострадавшего намокшую повязку. После остановки кровотечения Григорий начал постепенно приходить в себя и осознавать смысл и последствия случившегося.

Не здесь и сейчас, а много времени спустя Аришка рассказала, как все было. Увидев упавшего с трамплина Григория, она, оказывается, не радумывая, быстренько свернула со своей пологой лыжни на Гришину, ведущую на трамплин. Она интуитивно даже не осознала, а почувствовала, что спустившись в овраг, потом будет долго подниматься вверх к трамплину, где лежал обездвиженный Григорий. И совсем не понимая, что делает, пролетела с трамплина через все препятствия и через лежащего у его основания Григория. Она, конечно, тоже упала, но больше по своей воле, чтобы не скатиться вниз. Конечно, ушиблась, но… как оказалось, без серьезных последствий. Правда, потом оказалось, что последствия все же имели место. 

Но сейчас ни стояли оба, по пояс обнаженные, и смотрели друг на друга непонимающими глазами. Винить себя было некогда. Надо было что-то делать. А в зимнем лесу темнеет рано, и наступающие сумерки сделали их непокрытые ничем тела трудно различимыми на фоне снега, который тоже потерял свой прежний белый цвет. Тела их дрожали – и от холода и от случившегося. 

«Оденься… и помоги мне одеться», - шепотом приказал Григорий. Аришка быстро натянула на свое голое тело спортивную куртку, которая хоть немного, но успокоила ее своим фланелевым подкладом. Одеть Григория оказалось делом более сложным, так как и рука и нога отказывались ему повиноваться. Пришлось накинуть куртку на одно плечо и с трудом помочь ему приподняться до полусидячего состояния. Но оставаться в таком состоянии все равно было нельзя. А ждать, когда их кинуться искать – нереально, тем более, что они находились в необжитой части леса. А снег усилился и стал заметать следы их собственной трассы, про которую мало кто знал.

«Ты возвращайся в лагерь и приведи сюда подмогу», – приказал Григорий. Но даже его чуть оправившийся голос не возымел должного результата. До лагеря было по проторенной но уже полузасыпанной трассе километров пять, напрямую – несколько короче, но по рыхлому снегу пройти Аришке одной было нереально. Тем более, что ориентироваться в лесу она еще не умела. Поэтому на приказ Григория она только помотала головой.

«А что ты предлагаешь?», – неуверенно переспросил он девушку.

«Я… понесу тебя…», – так же неуверенно ответила она. Григорий нервно рассмеялся от ее безумного ответа, а она и плача и не зная, что еще сказать и что сделать, тоже нервно засмеялась. Так прошло несколько тревожных секунд, успокоивших их и вернувших к реалиям. «А ну-ка, поддержи меня», – попросил он Аришу: «может быть, я попробую пройти сколько-нибудь и на одной ноге». Используя сломанную лыжу как костыль, он, облокотясь на плечо девушки целой рукой, попробовал сделать несколько шагов вприпрыжку на одной ноге. Но через минуту буквально сполз по ее туловищу на землю. «Не выходит», – процедил он запекшимися губами. Тогда Аришка подсела под Григория и как мешок картошки подбросила его вверх себе на плечи, подхватив его туловище под зад своими тонкими, но цепкими руками, приказала: «держись хоть одной рукой и… зубами, наконец». Он оказался настолько выше ее, что больная нога просто волочилась по земле, при каждом движении тормозила их, а здоровую он, наконец, приловчил не только для упора, но и для некоторого подскока. Больше – не для движения, а для того, чтобы не соскользнуть с тела девушки. Аришка для того, чтобы не проваливаться в снег, встала на свои лыжи. Первый шаг – удался, второй – тоже. На третьем пришлось делать перерыв. Гриша приловчился стоять на одной ноге, пока Аришка «отдыхала». А потом – еще три шага вместе всем своим общим телом – с тремя ногами и тремя руками, где руки удерживали конструкцию, а ноги – чуть перемещались, проваливаясь в  засыпанную снегом лыжню. Так за час они пробарахтались метров сто, понимая, что далеко не уйдут. Аришка совсем выбилась из сил, но пыталась успокоить больше не себя, а Григория, который злился на свою беспомощность и призывал Аришку уйти одной, пока совсем не стемнело и не замело лыжню, ибо без лыжни как направляющей ниточки пути не сыскать. Но она неизменно мотала головой. Они пытались несколько раз видоизменять свою парную конструкцию. Пользуясь сломанной лыжей как костылем и опираясь на этот костыль здоровой рукой, Григорий на одной здоровой ноге пытался катиться по чуть видной лыжне рядом с Аришкой, которая держала его под больную руку, чтобы он не упал. Это давало ей возможность не тащить Григория на своих плечах. При этом она сама топала по целику, что было тоже совсем не просто. Так, поддерживая друг друга, они прошли с километр, пока совсем не стемнело. 

Но… кто идет сам, тому идут и навстречу. Ребята в лагере заметили их отсутствие и, подождав немного и взяв фонари, отправились на поиски. Кто-то вспомнил место, где Григорий с Аришкой, свернув с общелагерной трассы, уходили в дикий лес. Они нашли это место и увидев еще чуть сохранившийся след, ринулись по нему, освещая дорогу фонарями и оглашая лес трубой и криками. К тому же в лагере оказалась и собака, которую иногда подкармливала и оглаживала Аришка. Именно собака и рванулась по чуть сохранившемуся следу и через полчаса громко залаяла, наткнувшись на уже обессиленных первопроходцев. А тут подоспели и другие ребята. Кто-то предусмотрительно захватил из лагеря горные носилки, на которые уложили опять обессилившего Григория, а Аришку пара ребят, скрестив руки, усадили в живое кресло. Так их и отнесли в лагерь.

Там ребят поместили в свой домик, хотели вызвать скорую помощь, но из-за снега машина не смогла пробиться в лагерь. Пришлось довольствоваться услугами местной медсестры. Она пришла с мороза, чуть навеселе, оценила правильность и своевременность действий Аришки и дала ей успокоительное, ибо девочка вся дрожала от усталости, холода и всего пережитого. Сестра растерла их тела спиртом и помогла им надеть сохранившиеся в рюкзаках теплые вещи, примотала с помощью ребят деревянные планки из оставшейся лыжи к сломанной ноге Григория, сделала ему необходимые перевязки и инъекции и оставила им на всякий случай маленькую бутылочку спирта для сугрева и профилактики.

И все, видя, что страшное – позади, разошлись до утра, надеясь в случае продолжения метели вызвать утром санитарный вертолет и отправить Григория в больницу.

Тут бы и мне уснуть, забыв о тревожных сновидениях, или проснуться, уйдя от них. Но что-то держало меня в постели, напрягая от недосказанного и недосмотренного. Так и случилось.

Мне продолжал сниться зимний лагерь и домик, в котором Григорий и Аришка, уставшие от вчерашних приключений, провели эту ночь в полной прострации. Никому не думалось ни о чем: Григорию – ни о страшном аварийном прыжке и падении, ни о его ранении и еще неясном диагнозе с переломом ноги и руки, ни о усталом возвращении на плечах Аришки. Ей – было не до себя, она нашла в своем рюкзаке предназначенную для стирки ношенную ночную рубашку и надела ее вместо порванной на бинты кофточки. Она даже не думала о Григории, хотя и помогла парню не остаться навечно в этом безмятежно спящем заснеженном лесу. Под вчерашние уговоры ребят она сделала пару глотков оставленного санитаркой спирта (она никогда раньше вообще не пробовала еще спиртного, да и мало что она еще никогда не делала). Даже не захмелев, она рухнула на постель, и ей от усталости и пережитого ничего в эту ночь не снилось: ни хорошего, ни плохого.

И только я, сомкнув глаза, не мог безмятежно уснуть в ожидании продолжения этой истории. Я понимал неизбежность какого-то продолжения, и предчувствие не обмануло меня.

В этом продолжающемся сне я увидел, как рано утром (еще затемно) из своей комнаты вдруг вышла Аришка. Она была в одной коротенькой мятой рубашке, из-под которой явно виднелись старенькие ночные стринги, и прошла на кухню. 

Там, распахнувшись от жары (или от температуры) лежал Григорий, прикрыв простыней забинтованную ногу, с задранными плавками, чтобы они не задевали ни повязку ни рану.

Он полудремал, полуспал. По крайней мере, никак не прореагировал на появление Аришки. Она выпила воды, чтобы снять послеспиртовую тяжесть и хотела было возвращаться в свою комнату – сон еще не отпустил ее. Но взглянув на Григория и услышав его тяжелое дыхание, остановилась. На лбу, на всем лице и на шее молодого человека выступили набухшие пятна нездорового пота. Она дотронулась до него своей детской ладонью, ощутила его тяжелое горячее дыхание, взяла прикроватное полотенце и вытерла эти противные пятна пота. Стало полегче – и ему и ей. Но она не могла оставить его одного, ни вчера, ни сегодня. Дала ему жаропонижающие таблетки, оставленные с вечера медсестрой, и почему-то затаив дыхание, присела на край дивана, где лежал Григорий. Он даже не пошевелился.

Аришка не думала ни о чем плохом. После вчерашнего тяжелого возвращения она неосознанно чувствовала, что ничего страшного больше не случится. «Просто надо выучиться ждать», – как вспомнились ей слова из одного из любимых стихотворений. И она – не ждала, она попросту жила. Жила своей молодостью, жила своим женским предназначением. Она в свои 17 лет еще не знала никого и ничего об этом.

Неожиданно Аришка вспомнила, как совсем недавно вечером смотрела вместе с Григорием по телевизору одну театральную постановку древнеримской трагедии. Название она не помнила, да и  сама пьеса ее мало тронула. Но одну сцену она явно запомнила в своем подсознании, и сейчас эта сцена воплощалась в реалии. Там древнеримская весталка, нарушив все обязанности быть чистой и целомудренной, лежала на смертном ложе молодого человека – героя недавней битвы, где копье врага пронзило его грудь, а он, напрягая все свои силы, истекая кровью, пытался последним движением обнять молодую женщину, дабы благословить ее на будущее. Весталка понимала, что ей грозит за эту близость – быть живой закопанной в землю. Но она не могла противиться и чувству любовного сострадания к умирающему герою.

Аришу удивила эта сцена, хотя она и понимала всю ее театральную наигранность. Поразило только то, как молодая женщина распустила все свои длинные локоны по телу молодого человека, перекрывая всю его грудь и нижнюю часть торса своими вьющимися волосами как неким саваном, то ли защищая его от прихода смерти, то ли укрывая его смертным покрывалом. А молодой человек тянул свою руку из-под этого савана, пытаясь положить свою ладонь на женское начало своей возлюбленной, понимая, что он уже больше никогда не сможет возыметь ее своим мужским достоинством.

Ариша тогда не могла поверить героям этой трагедии, а сама сцена последнего объятия возлюбленных неприятно поразила ее своей театральной нарочитостью, далекой, как ей казалось, от настоящей любви. Которой в свои 17 лет она еще не знала и не ведала. И вот сидит она – Аришка, молодая и почти здоровая, на постели рядом с больным но почему-то уже столь близким человеком, которого вчера только спасла, и смотрит на него каким-то идущим изнутри взглядом, который напомнил ей чувственный взгляд молодой весталки. Аришка наклонилась над Григорием, и ее длинные волосы, не убранные с утра, тоже разметались по его оголенной груди, смешиваясь только с его мужской растительностью, выглядывающей из-под плавок. Она не любила волосатых мужчин, считая, что это – следы животного происхождения. Но где Аришка их видела – только в кино и на пляже. Она брезгливо относилась к сценам, где девушки любовались волосатой мужской грудью и завивали эти волосики в кудряшки, подобные их локонам. А в театральном действии и здесь на кровати она видела мужчин, не обремененных этим наследием. И это почему-то в глазах Аришки сближало молодых мужчин, и стенания молодой римлянинки уже не казались ей такими неестественными, как ранее. И вдруг… ей захотелось, чтобы руки Григория обняли ее – но не как вчера, когда он этим объятием держался за нее, чтобы не упасть. А обняли ее, чтобы приласкать и поддержать сегодня ее – девочку, еще не знавшую прикосновений человека другого пола. И Ариша (уже не как вчерашняя Аришка), повинуясь женской солидарности с римской весталкой, опустила свою голову на грудь мужчины. А затем и вся она оказалась поверх его тела. И вдруг ей показалось, что рука Григория оторвалась от подушки и тянется к ней, пытаясь обнять за плечи, добравшись до маленьких сосочков еще не оформившейся девичьей груди, и под покровом ее волос сползает куда-то вниз; и достигнув ее междуножия, не останавливается на этом, а, отбросив неожиданно, но во-время упавшие стринги, ложится на ее женское изначалие. Она задрожала всем телом от этого прикосновения, но не отбросила руку, а, наоборот, сама стала искать гениталии Григория, и, найдя их, стала медленно но неуклонно тянуть их к себе. А почувствовав их рядом, всем телом наползла на них и попыталась протолкнуть его фаллос внутрь, в свое лоно. А когда это ей удалось, она не стала прыгать в экстазе, как часто показывают в кино половые акты, а медленно, но уверенно стала целовать своими нижними губами поднимающийся Гришин член. Сама же всем своим лицом непроизвольно потянулась к приоткрытому от удивления и радости его рту и стала также медленно, но сочно целовать его губы. А когда его семя вылилось в ее лоно, она от радости и усталости нет, не потеряла сознание, хотя была весьма недалека от этого таинственного для нее, радостного, но и одновременно бросившего ее в дрожь состояния. Но, как и вчера, она нашла в себе силы, сползла с тела Григория, и, уставшая, блаженно уснула у него на плече. Ариша даже не заметила, что на белой простыне под ними остался красный след от ее потерянной невинности, похожий на вчерашнее пятно крови из просочившейся раны Григория.

Григорий проснулся (или очнулся), и поняв, кем стала теперь для него Ариша, долго лежал в неподвижности, опасаясь нечаянно разбудить ее. Неуверенный, правильно ли он делает, не остановив Аришу; но счастливый от их соития.

Откуда у девчонки-подростка эти женские непроизвольные движения: с девчонками – сверстницами она это не обсуждала, матери у нее давно не было (та умерла вскоре после ее родов), кино про секс она не смотрела, считая себя еще маленькой для этого. А вот поди же ты – одна сцена из древней трагедии подсказала ей, на что способна даже девчушка-подросток, когда приходит ее время и потребность стать женщиной.

И я проснулся, почувствовав себя таким же счастливым, как и Григорий. А счастье Ариши мне понять было сложнее, хотя верю, что оно несомненно пришло к ней и не на одну ночь, а на всю жизнь.

И мои уже не сонные видения, а последующие размышления, которые, уверен, тоже сбудутся или уже сбылись, дополнили эту картину. Григория на санитарном самолете утром отправили все же в больницу. Ариша улетела вместе с ним, назвавшись его невестой, чему мало кто удивился. Перелом в ноге сросся довольно быстро – дело (и тело) молодое, а рука сохла долго, ибо мышцы иногда после разрыва срастаются медленнее, чем кости. Через полгода, когда Аришке исполнилось 18, они поженились, а еще через полгода она стала молодой мамой. Она одна без посторонней женской помощи (мамы у нее не было) растила ребенка, взяв в институте, куда она поступила после школы и не проучилась еще и года, учебный отпуск. А еще и помогала мужу, выкраивая в напряженном семейном расписании для него свободные часы для занятия наукой. И все же они находили желание и время, чтобы сесть и смотреть друг другу в глаза, в которых отражалась их история первого сближения.

Григорий вовремя защитил диссертацию, и материально стало полегче.

Но каждый год они ездили втроем в зимний лагерь и жили в том же самом домике. А когда сынишка подрос, он тоже стал на лыжи, только уже горные. Ломал и руки и ноги, но ни отец и ни мать никогда не рассказывали ему о давних собственных приключениях, когда неудачный прыжок отца стал началом родительского притяжения, их любви (я так и не знаю, как назвать их чувство) и общего семейного счастья.

А я частенько вспоминаю во сне их историю и другие случаи, которые были или обязательно будут, и верю, что вещные сны приносят счастье.